Поклониться человеку великого масштаба и таланта сегодня придут на Ваганьково сотни его коллег, друзей и учеников, которые есть в каждом значимом издании России – и не только спортивном. Двое из них, обозреватель «Чемпионат.com» Игорь Рабинер и его коллега Сергей Микулик, отдавшие ведущей спортивной газете России много лет, посвятили детищу Владимира Кучмия целую книгу – «СЭкс» в большом спорте". Она поступит в продажу через две недели, а сегодня мы публикуем фрагменты об основателе и многолетнем главном редакторе «СЭ». Начиная с юных лет, продолжая временами, когда Кучмий готовил революцию, будучи первым заместителем главреда «Советского спорта» Валерия Кудрявцева, и вплоть до безвременной смерти в 2009 году, после которой «Спорт-экспресс» уже никогда не будет таким, как прежде.
Из главы Сергея Микулика «Начальник паники и губернатор острова Спокойствия»
"…Кучмий, между тем, был куда амбициозней Кудрявцева. И уж ему-то не в замах подобало ходить, пускай и самых первых. Дело в том, что крестным маленького Вовы Кучмия был не кто-нибудь, а сам Леонид Ильич Брежнев, который подружился с отцом Кучмия, когда они вместе работали в горисполкоме Днепропетровска. Причем Кучмий-младший всегда подчеркивал, что «дядя Лёня» сидел там секретарем по кадрам, а «батя» – по промышленности, и это было покруче.
Владимир Кучмий
Но отец Кучмия погиб в автокатастрофе, когда сын был совсем маленьким, и «дядя Лёня», даже став Генсеком, семью товарища вниманием не обделял, находился в курсе событий. И однажды позвонил маме Кучмия очень вовремя: ровно в тот день, когда сын, поехавший в Москву поступать в МГУ на факультет журналистики, схлопотал двойку на экзамене по английскому. Абсолютно, по словам абитуриента, заслуженную – ровно настолько он тогда язык и знал, ну что тут делать. О следующем утре своей жизни Кучмий рассказывал мне так: «Я как двойку-то огреб, сразу матери по телефону доложился и пошел напиваться, и ничего о звонке Брежнева не знал. Утром побрел документы свои из приемной комиссии забирать, и тут у самых ворот меня отлавливает какой-то страшно перепуганный пожилой человек: вы такой-то? Да. Позвольте представиться – я проректор. Очень приятно. Вам, кажется, вчера двойку по иностранному языку поставили? К сожалению… Так вот, к нам поступил сигнал, что на экзаменах предвзято относятся к абитуриентам из провинции! Вы ведь знаете предмет, просто переволновались, так ведь? Ну, как вам сказать… Так и скажите – скажите что-нибудь по-английски! Май нэйм из Владимир… Отлично – идемте со мной!
Заводит в аудиторию, где сидит белая от страха вчерашняя „англичанка“ и еще человек пять таких же, как я, приехавших издалека оболтусов – видимо, чтобы я не чувствовал себя самым тупым из всех несдавших. Я еще раз повторил, как меня зовут, англичанка что-то еще, заикаясь, спросила, я ответил „йес“ и вышел с пятеркой и в сопровождении проректора. „Ну вот видите – справедливость восстановлена – вы не могли бы поскорей позвонить и сказать, что этот досадный инцидент полностью исчерпан?“ – „А кому я должен звонить?“ – „Ну, это уж вам виднее…“ Я позвонил домой, все узнал, и напился уже с радости. Готовиться к остальным экзаменам смысла не было – их за меня сдал дядя Лёня».
И поступил Кучмий, и отучился, в газету пришел устраиваться уже без звонка от Брежнева – говорил, что самому любопытно было, как получится на фоне тех, кого читал с детства, «перышком водить». Его приняли – сначала в штат, потом – в кандидаты в КПСС, и по таком случаю он пригласил коллег домой, и парторг товарищ Панов по прозвищу Череп, листая семейный альбом, увидел Володю сидящим на коленях у Леонида Ильича… С трудом выйдя из шокового состояния, Череп начал выговаривать Кучмию за то, что тот скрыл «от товарищей по партии» свое личное знакомство с генеральным секретарем. Кучмий на это сказал, что «дядя Лёня» со студенческих лет его больше не опекает – но ему далеко не все тогда поверили.
А спустя много лет, когда в редакции проходил траурный митинг по поводу кончины Генерального секретаря, Алексей Иванович Леонтьев, когда-то отважный вратарь «Спартака», а потом задиристый журналист, вспомнил о той фотографии, и заведомо протокольное мероприятие приобрело человеческий оттенок. Кучмий, кстати, жалел, что Брежневу не дали уйти вовремя – он это знал наверняка – и спокойно дожить свой век вдали от дел: вот тогда бы «дядю Лёню» запомнили бы совсем другим, а в молодости это был вообще мужик мировой. Кудрявцеву же, сколько раз на дню он ни начинал фразу словами: «Когда я работал в ЦК КПСС…», еще не зная, чем ее закончит, до Брежнева было как до луны, поэтому какой-то клинч в их отношениях с Кучмием подразумевался изначально.
Статьи, проходившие через Кучмия, не делились на «за» либо «против» кого-то, они различались как интересные или неинтересные. Самый неотвечаемый вопрос, исходивший от него, был: «Ну и зачем, скажи, ты всё это написал?» Произносилось оное со скучающей и безнадежной для автора интонацией. Сказать, понятно, было уже нечего – приходилось идти сочинять что-то другое, – ведь завтра он же тебя и спросит: ну, есть что в загашнике – а то мне тут газету не из чего лепить…
* * *
…Как-то Кучмий зазвал поговорить.
– Ты, похоже, лыжи навострил, а? Мне-то можешь сообщить – куда?
– Могу – в «Физкультуру и Спорт».
– И кем же?
– По-моему, заведующим какой-то редакцией…
– По-твоему? Ты можешь толком рассказать?
– Не могу – потому что Винокуров и сам названия ей пока не придумал. Да мне без разницы – я готов один за всех там писать, лишь бы отсюда свалить побыстрее.
– Вот как… Сколько народу мечтают сюда попасть, а ты один – свалить. Брось дурака валять – перетерпишь, он (Валерий Кудрявцев – Прим. Авт.) оттает, и всё у тебя опять будет хорошо. А то собрался в свои юные годы идти какой-то канцелярщиной заниматься.
– Можно подумать, я здесь какой-нибудь освобожденный спецкор, а не зам начальника этого идиотского отдела. Да и надоело мне ловить эти «фазы луны»…
– А мне, можно подумать, не надоело! И я очень счастлив от ежедневного общения с ним! Но вот сижу – не дергаюсь. Послушай, что тебе скажу: если уж отсюда уходить, то в такую контору, чтобы все о…ли. Есть у меня одна задумка, на будущее. Может даже – на скорое будущее. Только ты пока – молчок. Идея следующая…
Так я впервые услышу о том, что сам Кучмий почти через два года в первом номере «Спорт-Экспресса» назовет «газетой о спорте, без политических и кулинарных рецептов».
Но тогда это всё еще казалось мечтой, которую своими силами не осуществить – что-то должно было послужить толчком. Но что именно – мы тогда не знали.
Из главы Сергея Микулика «Уходя – уходи. Но недалеко»
Перед моим уходом мы присядем с Кучмием еще раз, он опять попытается сбить меня с неверного пути, но в итоге подарит свою только вышедшую (в том издательстве, куда я как раз уходил) книжку «Гонка с тенью», где велогонщик, чьим прообразом выступит Сергей Сухорученков, будет вести на протяжении почти всей «бумажной» дистанции диалог с собственной тенью, поскольку уедет в отрыв и поговорить ему станет больше не с кем. Кучмий напишет мне на ней пожелание пройти свою гонку до конца, не выпадая из седла. И сообщит, что следующую планирует написать о конькобежцах. И расскажет байку, которая одна уже на новеллу тянула.
Исторический материал Кучмия в пилотном номере «Спорт-Экспресса»
Однажды Кучмий освещал на знаменитом катке Медео какие-то соревнования – только этот чудесный каток открыли, так там от каждого старта в хорошую погоду можно было ждать мировых рекордов. Но в тот раз погода была плохая – и Кучмий с собкором по Казахстану ваяли свои заметки без особого настроения. А тут еще из соседней комнаты, где с утра до вечера, не выходя на улицу, выпивали и закусывали, мешая работать, кто-то повадился засовывать в дверь руку, отрывать с телетайпной ленты их текст и делать из него свой – маленький, для местной газеты. И вот утром последнего дня они увидели соседа, открывавшего свою дверь. «Приятель, ты как-то не по-товарищески поступаешь…» – «А в чем дело?» – «Мы уже который день на тебя работаем – хоть бы бутылочку за это прислал». – «А, понял, мужики – всё будет!» И через пять минут занес недопитую со вчерашнего бутылку, в которой оставалось граммов сто пятьдесят. Подобное, конечно, прощать было нельзя.
День стоял такой же унылый, как предыдущие, свой текст Кучмий с соавтором сварганили быстро, ленту оторвали и выбросили, а к тому времени, когда обычно объявлялся плагиатор, написали, что в последнем забеге, на который уже никто не надеялся, юная Нонна Пиздрюкова, студентка мукомольно-крупяного техникума из Уфы, неожиданно установила новый юниорский мировой рекорд. Когда сосед отправил эту белиберду в свою редакцию, то получил задание взять интервью у новой рекордсменки.
И вот заходит в комнату к Кучмию на законную рюмочку после турнира знакомый тренер и говорит: «Как же ведут себя некоторые ваши коллеги!» – «А что случилось?» – «Да один из местных нажрался так, что, похоже, белую горячку поймал: стоит у женской раздевалки, хватает всех выходящих за руки и умоляет привести ему какую-то Нонну-рекордистку – безобразие!»
Но публикация в итоге сорвалась не из-за отсутствия в раздевалке Нонны Пиздрюковой – дело в том, что тогда во всех изданиях имелись отделы проверки, которые строжайшим образом отслеживали упоминания любых контор: а вдруг это «ящик», оборонный завод – их называть было категорически нельзя. И бдительный сотрудник выяснил, что в городе Уфе нет мукомольно-крупяного техникума (понятно, его нигде не было, это ведь примерно то же самое, что институт по сверлению отверстий в макаронах). И пришел понурый сосед и спросил: да за что же, коллеги? А те показали ему на подарок, к которому так и не притронулись: а вот за это…"
Из главы Игоря Рабинера «Бикоз май френд»
«Как только мы расслаблялись – тут же получали по первое число. Но даже в гневе своём Кучмий был остроумен. Однажды на утренней планерке Главный по обыкновению спросил: „Что уже сдано? Что нет?“ Выяснилось, что не сдано ничего, хотя куча материалов была запланирована на этот день давно. Шеф распалился: „Где материал Трахтенберга к юбилею Бескова? О том, что Бескову завтра исполнится 80, было известно 80 лет назад!!!“
…Кучмий лепил нас под свой вкус. Ему это казалось намного более разумным, чем звать готовых взрослых журналистов из других изданий (и, понятно, на другие зарплаты) – и пытаться их переделать под нужный „СЭксу“ формат. А пока мы были сырым материалом, пластилином, в дни наших неудачных заметок, чтобы задеть за живое, Главный иронизировал: „Ты же пишешь “х…» с твердым знаком!" Это было одним из его любимейших выражений. Стыдно становилось – не передать. А спорить с Михалычем и в голову не приходило, потому что вкусу его профессиональному мы, юнкоры, доверяли безгранично.
Много лет спустя я расскажу об этом в интервью журналу «Афиша», делавшему к Eвро-2012 спецвыпуск «История русского футбола». Публикация крайне не понравится гендиректору «Спорт-Экспресса» Рубину – ввиду его болезненного честолюбия. Он-то считал газету своим детищем! А в том интервью о Кучмие было упомянуто раз десять, о нем же самом – ни слова.
Вознамерившись меня уволить и желая хоть к чему-то придраться, он вызовет меня к себе в кабинет. И веско скажет: «На самом деле Кучмий говорил – „х…“ с мягким знаком». В его глазах это, видимо, была непростительная фактическая ошибка.
Нет, Иван Георгиевич, с твердым. Только с твердым. Вы даже этого не запомнили…
* * *
Старые ворчливые журналисты из других изданий, привыкшие к большому футболу чемпионата СССР, первенство России не воспринимали органически. Играли-то в нем по большей части командочки даже не из первой, а из второй союзной лиги.
Кучмий в большом футболе толк знал, но быстрее других понял, что объективную реальность игнорировать нельзя. И однажды провозгласил: «В России нет футбола? Тогда мы его придумаем!»
И понеслось. Отчеты о самых никчемных матчах на полполосы текста. Главное – с мест событий, откуда можно было передать дыхание игры: для Кучмия изобретённое им же понятие «диванная журналистика» было самым ненавистным. Подробнейшие описания и диаграммы голов, репортажи с тренировочных баз и из раздевалок, интервью с главными действующими лицами каждого матча, эпосы о лучших игроках месяца и уж тем более года…
Это могло показаться – да и было, что там скрывать – искусственным. Но Главный лучше кого-либо понимал, что футбол – вид спорта номер один. И его надо поднимать из руин, дымившихся после развала СССР. Пусть так – изо дня в день провоцируя наигранный интерес к тому, что на особое внимание объективно не тянуло. Но другого способа не было. А поскольку народ на «СЭкс» уже крепко «подсел», раскрутка чемпионата России пошла полным ходом".
Из главы Игоря Рабинера «Интервью с покойником»
«С какого-то момента отцам-основателям, за исключением Кучмия, станет свойственна косность мышления. В марте 2009-го мой материал о слепом болельщике „Зенита“ Виталии Васильеве, которому бессердечные менеджеры клуба не продлили сезонный абонемент, начальники в силу его неформата продержат в столе недели две. Я какое-то время буду терпеть и ждать – но в какой-то момент пойму, что бесполезно. И расскажу о заживо похороненной истории Кучмию.
Главный тут же затребует текст. Прочитает, проникнется и на следующий день поставит. Абонемент Васильев тут же получит, а еще спустя пару месяцев в школу-интернат для слепых, которую он закончил и где есть клуб болельщиков „Зенита“, привезут Кубок УЕФА и Суперкубок Европы. И дети, которые никогда этих трофеев не увидят, будут их ощупывать и крепко обнимать…
Через полторы недели после выхода в свет этого текста, а значит, еще задолго до приезда двух еврокубков в школу для слепых, Владимир Михайлович умер. А еще через три года мне за этот материал в Питере дали приз благотворительного фонда „Золотой Пеликан“ — „За милосердие и душевную щедрость“. Эх, был бы жив Кучмий – точно „обмыли“ бы с ним эти статуэтку и диплом. Которые наполовину – его, о чем я и сказал в момент вручения. И Саня Кружков, когда ему вместе с Юрой Голышаком в ноябре 2012-го в Сочи вручали первый приз конкурса „Энергия побед“, тоже со сцены вспомнил о Главном…
Вот только Кучмий был такой один. На более низком уровне начиналась зашоренность, которая много свежего и незатёртого, увы, отфильтровывала. И материал о слепом болельщике „Зенита“, напиши я его парой недель позже, имел все шансы отправиться, как мы выражались, в рубрику „На дне корзины“.
Из главы Игоря Рабинера „Школа жизни полковника Копытова“
»Кабинет Кучмия на третьем этаже здания на улице Красина, 27, строение 2 при его жизни оставался для чужих людей неприступной крепостью. А для своих – родным домом и школьной партой. Помню, как наутро после его смерти смотрел на дверь этого кабинета – и отказывался верить, что Главный в него больше не войдет. Плакали все – кто-то тихо, а кто-то навзрыд.
Тогда и представить было невозможно, что пройдет год – и решением Рубина кабинет Главного переоборудуют под комнату для дизайнеров, и там не останется даже намека на то, что было раньше – ни стола, ни кресла, ни уголка памяти какого-то… И что отцы-основатели это решение безропотно «съедят», а коллектив, зная крутой нрав Рубина, не осмелится протестовать. И все наши разговоры – мол, как это можно! – так и останутся разговорами в курилке и отделах.
Иван Георгиевич проверит нас на вшивость – и мы проверки не выдержим. После чего он подумает, что делать с этими репортёришками можно всё, что угодно. Кстати, и имя Кучмия из «иконостаса» внизу последней полосы после его смерти исчезло. Не было такого человека, не придумывал он эту газету! И тоже все промолчали.
Набранная крохотным шрифтом строка «Основатель – Владимир Кучмий» вернётся в газету только после ухода Рубина. А мы с Микуликом, придумывая вместе с издательством АСТ обложку для этой книги, решим вынести эту строку на куда более видное и достойное памяти Главного место…
Однажды в Лондоне – еще в пору рубинской власти – я встречусь с дочкой Кучмия Настей и всё это ей расскажу. Она спросит: «И почему же вы не пошли к Рубину?» Я опущу глаза, потому что ответить мне будет нечего.
* * *
Всё разрушилось в одно утро.
В субботу, 21 марта 2009 года, оставалось минут двадцать до начала матча чемпионата России «Кубань» – «Спартак». Я на кухне прихлебывал чай и безмятежно готовился к просмотру трансляции из Краснодара. И в этот момент зазвонил мобильник. Никогда не забуду, как стоял, опершись спиной о холодильник, и от услышанного медленно сполз на пол, не в силах ни поверить, ни произнести ни слова, кроме одного: «Что-о???».
Даже год-два спустя, возвращаясь из загранпоездок (не важно, командировки это были или отпуска), я заходил в duty free зарубежных аэропортов – и автоматически ловил себя на мысли, что надо бы купить Главному блок обожаемого им «Мальборо». Но спустя мгновение – всё вспоминал. И сжимал зубы от боли, которая почему-то не подчинялась формуле «время лечит».
Первая полоса газеты после смерти Кучмия с материалом Евгения Дзичковского
Спасибо Моисеичу (заместителю главного редактора Владимиру Гескину. – Прим. ред.) за сумасшедший настрой на Олимпиаду в Ванкувере – первую после смерти Кучмия: «Помни, что за тобой сверху внимательно наблюдает Владимир Михайлович». Подозреваю, что говорил он это не только мне – и мы все выворачивались в Канаде наизнанку…
Тогда, в феврале 2010-го, мы с чудесным журналистом Серёгой Бутовым, возвращаясь в автобусе-шатле с лыжных гонок, рассуждали о том, что за этот год жизнь заставила нас научиться самим в полной мере оценивать свою работу на той же Олимпиаде. Раньше все ждали оценки Кучмия, потому что она была для нас непререкаемой. Мы были как дети, для которых нет ничего важнее того, что скажет отец.
С тех пор прошло три года. И теперь я убежден, что газета в целом из этих детских штанишек так и не выросла. Потому что без Кучмия она резко сдала, а издание не может, не должно быть настолько зависимым от одного человека. Но оборотной стороной масштаба Главного оказалось это вот ручное управление, без которого механизм засбоило. И чем дальше – тем сильнее…
Женя Дзичковский писал: «Он был антиконвейером в смысле производства банальных заметок. Во всем, что выходило на страницах „СЭ”, на первое место он всегда ставил нерв“.
Нерв – действительно главное слово. Кучмий словно был подсоединен к многомиллионной электросети под названием „Россия“. И каждой клеткой своего организма ощущал малейшие колебания, перепады тока в ней. Ликование и плач, улыбку и стон, оптимизм и хандру простого человека – он всё понимал, всё чувствовал.
Так не будет чувствовать уже никто.
Надеюсь, дорогие мои читатели, что у вас в жизни был такой учитель, как у меня – Владимир Михайлович Кучмий.
А если не было и вы молоды, – то очень желаю, чтобы он встретился на вашем пути».