Полдень. Москва. Ленинградский вокзал. Солнце мягко греет лысину каменного Ленина. Вокруг толпа, суета – неагрессивная, уже почти петербуржская. Люди будто морально готовятся к путешествию в культурную столицу, и уже не видно такого привычного и родного метрополитеновского хамства. Даже сам Ильич выглядит молодым, наивным, ещё не читавшим свои апрельские тезисы и собирающийся в Швейцарию не в бега, а на отдых.
Иду к вагону. Меня останавливает интеллигентный парень в очках и пиджаке, представляется Ревазом. Отвечаю ему таким же бессмысленным набором букв — «Фарид», обмениваюсь любезностями. Реваз оказался представителем швейцарской компании «Тиссо», той самой, что организовала всю эту поездку, на два дня став моим кормильцем, поильцем и объясняльцем. Кормить и поить пока не стал, а вот объяснить кое-что пришлось.
Тем временем тронулись. С Ревазом сразу разговорились. Всё как у Макаревича, когда «двое сошлись не на страх, а на совесть, а колёса прогнали сон». Парнем он оказался весьма компанейским, хотя, говоря о местах продажи часов, злоупотреблял аглицким словом «трафик» вместо привычного для меня «куча народу».
Вагонные споры, как вы знаете, последнее дело, а потому не спорили. Я рассказал о трудовых буднях российского хоккея, он поделился радостью от баскетбольной победы сборной России. Сошлись на том, что каждый спорт – это вселенная, не хуже чем у Толкиена или «Марвел Комикс». Даже лучше – поскольку реальная.
Хоккеист, как действующее лицо хоккейной вселенной, тоже не совсем человек. Ведь не назовёшь же Арагорна или Боромира человеком в повседневном смысле слова. Свой кодекс чести, свои принципы, своё понимание базовых понятий «добро», «зло», «мужественность» делают хоккеиста представителем иной, не общечеловеческой цивилизации, хотя и похожим на обычного парня с улицы.
Ленинградское время
Не завершив эту философскую тему, приехали в Северную столицу, пересели в автобус. В наушниках – «Столетний дождь» Янки Дягилевой и истраченный сгоряча весёлый бред, за окном – дождь настоящий и вечно о чём-то тоскующий Петербург. Город, где история жива и мертва одновременно.
Мертва – потому что всё здесь связано со смертью: в этой гостинице повесился Есенин, здесь истекал кровью Пушкин, тут Малевич жил-творил-умирал, а вот в том доме вымышленный Раскольников заносил топор над головой своей такой же вымышленной вечной спутницы.
И всё-таки жива. Каждый раз история оживает, стоит только кому-то о ней задуматься, вглядеться в серые здания, грузные и грустные, такие непохожие на всё, что можно увидеть в другой России, от Москвы до Камчатки. Проехал я – история ожила. Проедет кто-то другой – оживёт ещё раз. И так до бесконечности. Не история, а кот Шрёдингера какой-то, застывший одновременно в двух состояниях.
Наконец — гостиница, номер, ужин, речная прогулка по Мойке. Старый вояка Александр, журналист «Тотал Футбола», рассказывал, как в Америке ходил на бейсбольный матч.
— На протяжении семи иннингов зрители спокойно попивали пиво, ели поп-корн, время от времени поглядывая на вялотекущее мельтешение на поле. Зато последние два иннинга пиво уже не продавали, и народ оживился, стал кричать, сходить с ума. Вот такая маркетинговая стратегия…
Вообще он рассказал много интересных вещей. И какая атмосфера стоит на стадионе «Сан-Сиро», и почему петербуржцы толпами переезжают в Москву (почти словами Сухорукова из «Брата» – в Москве сила), и кто приобретает квартиры на Васильевском острове. Переключиться удалось, лишь когда началась традиционная питерская «игра с мостами». По правилам этой игры нужно было отчаянно кричать «Мост!» при приближении железобетонной громадины, а затем, согнувшись в три погибели, смотреть, как над тобой, закрывая небо, проплывают болты и крепления. Жуткое зрелище.
Ленинградское время
На следующий день — презентация базелевских новинок «Тиссо», важный пункт в программе посещения города, о котором (уж простите за откровенность) я думал как о скучной и нудной обязанности – только бы высидеть. Оказалось, всё не так плохо. Местами даже интриговало. У часовой компании были отцы-основатели – отец-отец Шарль-Фелисьен Тиссо и сын-отец Шарль-Эмиль Тиссо. Почти как Дюма, только не писатели.
История фирмы скомкалась в голове – было что-то о том, как дорогие, чуть ли не коллекционные часы перевозили в Россию на санях по нашим разбитым дорогам, о революции 1917 года, о нынешнем главе компании Франсуа Тибо, о том, что «Тиссо» – это сердце огромной корпорации Swatch Group, её хлеб и вода. Перечислялись имена известных и неизвестных мне спортсменов, работающих на «Тиссо» лицом и запястьями. Имена Стивена Стэмкоса и Тони Паркера обнадёжили, а вот наличие в списке Майкла Оуэна разочаровало. Почти не играет ведь, какие ещё рекламные контракты?
Спросил, почему среди лиц компании нет шахматистов, ведь шахматы и часы просто созданы друг для друга. Можно было бы выпускать даже специальные таймеры, по которым с размаха щёлкают сделавшие ход гроссмейстеры.
— Всё так, — отвечают мне. — Но шахматистами занимается другая часовая компания, да и к тому же среди богатых людей мало кто увлекается этим видом спорта.
Тут во мне, конечно, проснулся циничный социалист. «Да уж, — думаю. – Куда богатеньким понять всю красоту и прелесть шахмат, им лишь бы на мотоцикле дорогом покататься да на горных лыжах. Геволюция, товагищи, геволюция!». Осёк себя, осознав, что где-то уже это было. Покорно выписался из гостиницы и сел в автобус. Самое интересное только начиналось.
Ленинградское время
Автобус привёз нас ко дворцу спорта «Юбилейный», где как раз начиналось то самое, ради чего «так здорово, что все мы здесь сегодня собрались». Расположились. При первом взгляде на куб появилось приятное ощущение узнавания. Надпись гордо гласила «Ак Барс» – Финляндия", как-то сразу захотелось посмотреть на воспитанников казанского клуба, бьющих в пух и прах маленьких суомистов. Тем более что перед входом на арену я заглянул в вывешенную турнирную таблицу и знаете что? «Барсы» были в числе лидеров, кого-то из соперников даже громили!
Но ожидания были обмануты. «Ак Барс» на кубе в последний момент перевоплотился в «Bauer», и стало понятно, что смотреть мы будем на игру финнов с канадцами. «Хвалёные канадские профессионалы, значит», — расстроился кто-то сзади, и я был с ним солидарен. К счастью, разочарование длилось не долго. Сразу после объявления автора первого гола по трибунам прокатился шёпот «Наш! Наш!» Вы о чём подумали? Какой ещё Нэш? Причём здесь Нэш? Дети играли. Наш — в смысле забил хоккеист с совсем не канадской фамилией – Ник Пастухов.
Этот мальчик Коля, неведомым образом оказавшийся в команде «Bauer», творил на площадке, что хотел. При сравнительно небольших габаритах в силовой борьбе он выигрывал у любого финна. Уже к середине второго периода на его личном счету был покер. Попомните моё слово, вы ещё услышите о Пастухове. Жаль только, что биться он будет, скорее всего, не за триколор.
Ленинградское время
У матча, представьте себе, был интересный сюжет. Европейцы уступали 0:2, сумели отыграться, а потом устали, выдохлись и пропустили ещё кучу шайб, закончив встречу то ли 3:7, то ли 3:8 – уже не помню. Ближе к концу нас позвали на другую арену, куда менее благоустроенную, где играла по-настоящему российская команда – «Динамо», и тоже с «Бауэром», только в другой возрастной категории. Динамовские мальчики оказались мальчиками для битья: при счёте 0:6 журналисты, не говоря ни слова, собрались и устало потопали на пресс-конференцию к Третьяку.
Обратная дорога, как всегда, оказалась короче. Принеся в жертву Чижику-Пыжику честно заработанные четыре рубля, щёлкнув на прощание крейсер «Аврора» и возмутившись очередному «дому убийства», где жертвой на этот раз выступил Павел I, я полетел в Москву на «Сапсане».
— Почему, — спрашиваю, — сюда ехали на «Невском экспрессе»? На «Сапсане» ведь быстрее… Экономим на журналистах?
— Слюшай, зачем обижаешь? – отвечают. – Разница ведь в несколько десятков минут. Время поездки почти одинаковое.
— Как так? – удивляюсь.
— Не разгоняют «Сапсан» до максимальной скорости, железные дороги у нас не лучше обычных. Проблема номер два после сам знаешь кого.
Так и закончилось моё короткое ленинградское время. Оно, если верить группе «Секрет», летит незаметно, при этом не старя людей. И снова всё получилось как у Макаревича — все мы сошли где-то под условным Таганрогом, среди таких же условных бескрайних полей. И каждый пошёл своею дорогой, а поезд пошёл своей.
Ленинградское время