Большое интервью Хабибулина – Кубок Стэнли, тюрьма, локаут в «Ак Барсе»

Имя Николая Хабибулина – легендарного вратаря, обладателя Кубка Стэнли и олимпийского чемпиона – последние пять лет было окутано мраком. После завершения карьеры о нём практически ничего не было слышно, как вдруг этим летом он стал тренером по развитию вратарей всех сборных России. На Sochi Hockey Open Хабибулин приехал в качестве тренера олимпийской сборной России и дал большое интервью. Говорил открыто, не избегая никаких тем, вспомнил игру за сборную и историю с олимпийской медалью, Кубок Стэнли с «Тампой», «Феррари», вождение в нетрезвом виде и тюрьму в Аризоне, локаутный «Ак Барс».

«В России уже не 90-е, желания вернуться в Америку не было»

— Вы – одна из самых загадочных фигур мирового хоккея, у вас даже в Википедии отчество разнится. Какое же у вас настоящее отчество?
— Настоящее — Александрович! Мне казалось, уже исправили там ошибку.

— С 2014 года вы пропали из информационного поля. Что с вами происходило?
— Когда завершил карьеру, у меня не было понимания, чем я хочу заниматься дальше. Можно сказать, что эти пять лет я обдумывал свою дальнейшую деятельность.

— Вас даже искали в руководстве «Тампы», хотели вас пригласить на чествование, но не могли найти ваши контакты. У вас как-нибудь получилось с ними пообщаться или вы специально не хотели ни с кем общаться?
— Такого не было, чтобы я специально не хотел общаться. Я получил приглашение, но у меня, к сожалению, не было возможности приехать. Если в этом году позовут, поеду!

— Вы завершили карьеру из-за проблем со здоровьем? Что-то с сердцем?
— Нет, с сердцем нормально всё было. Завершил карьеру в «Чикаго», потому что получил травму и выбыл до конца сезона. Когда выздоровел, предложений не поступило. Подумал, что в 41 год можно и закончить.

— Чем занимались всё это время?
— В первое время ничем. Ходил в зал, тренировался, отдыхал и наслаждался безрежимным образом жизни. Потом уже начал думать, чем заниматься. А в первые пару лет, если честно, не хотелось ни хоккей смотреть, ни прикасаться к игровой форме. Однако я приехал в Россию, начал ходить на матчи КХЛ и интерес вернулся, понял, что хоккей мне нравится, что хочу передать накопленные знания.

— Как получилось, что вы решили вернуться в Россию? Вы вернулись с концами?
— Навсегда или нет – жизнь покажет. Пока я здесь, и готов работать. Просто в Аризоне, на самом деле, было скучновато. Когда ты играешь, приходишь в раздевалку, есть какое-то общение. Когда заканчиваешь – общение сходит на нет. И если ты не работаешь, быстро становится скучно.

— А шанс стать тренером в Северной Америке был? Или русских тренеров там не ждут?
— Не мне судить, ждут или нет. Если честно, я просто не пытался. Но если посмотреть на все клубы НХЛ, русских не так уж и много там работает.

— Трудно ли дался переезд в Россию после завершения карьеры?
— Я всего пару лет после карьеры жил в Аризоне. Не скажу, что мне тяжело было переезжать, Россия же цивилизованная страна. Это не 90-е годы, когда есть нечего было, сейчас всё доступно, не было желания вернуться в Америку.

«Позвонил Ротенберг, мы пообщались и всё быстро сошлось»

— После завершения карьеры вы говорили, что хотите поработать менеджером в КХЛ. Вы предпринимали какие-нибудь попытки?
— Не скажу, что предпринимал попытки, это просто было желание. Никто никому не звонил с предложениями о моей кандидатуре.

— В будущем хотели бы попробовать эту профессию?
— Поживём — увидим. Менеджерская профессия тоже интересна, в ней надо больше понимать не только вратарей, но и всех игроков. Мне много надо побыть в хоккее, поучиться и тогда в дальнейшем смогу стать.

— Два года назад была информация, что вы будете работать в Минске в качестве генерального менеджера, и были слухи о контакте с «Автомобилистом», шли какие-то переговоры?
— Всё осталось на уровне разговоров. С «Автомобилистом» контактов не было – видимо, те позиции, на которые меня можно привлечь, были заняты.

— Давно поступило предложение поработать со сборной России?
— Я сначала приезжал несколько раз в Сочи в центр «Сириус», чтобы поработать с детьми. У нас была одна лекция с вратарями, а в остальном с различными командами с игроками по 14-15 лет выходил тренироваться на лёд. Потом Роман Борисович (Ротенберг. – Прим. «Чемпионата») мне позвонил, мы пообщались и быстро всё сошлось.

— Какая у вас роль в сборной?
— Я работаю с олимпийской сборной и курирую сборные U20, U18 и U16.

— Не тяжело так распыляться?
— Посмотрим, я только приступил к работе. Надо будет понимать, что происходит в каждой команде. Мне придётся больше не тренировать, а общаться с тренерами и делиться своими соображениями. В олимпийской сборной я полноценный тренер.

– Вы сейчас на полной занятости в сборной России?
– На данном этапе первостепенная задача для меня – работа с олимпийской сборной на этом турнире. Дальше уже сядем и будем смотреть расписание, будем интегрироваться и с молодёжной и юниорскими сборными. Думаю, работы мне будет хватать.

«В НХЛ сейчас много российских вратарей – значит, у нас тоже умеют тренировать»

— Что чувствуете, когда смотрите на юных вратарей и вспоминаете себя в 16 лет?
— За 20 лет многое изменилось. Хоккей меняется и вратарская техника вместе с ним. Все хотят быть лучше, пытаются найти различные фишки и с амуницией, и с прочими вещами. Если этих ребят вернуть на машине времени в мои юные годы, то они бы намного лучше были.

— Аскаров сможет стать топовым голкипером?
— Я его видел на юниорском чемпионате мира, пару игр с американцами. Первую он неудачно сыграл, а вторую на приличном уровне. Ещё он летом приезжал в Питер в лагерь развития, удалось его лично узнать, посмотрел, как он тренируется. При правильной подготовке, из него можно сделать хорошего вратаря.

— Кто вам больше нравится – Василевский или Бобровский?
— Тяжёлый выбор. Мы с Бобровским играли в 2012 году друг против друга, но с того времени он сильно изменился. Василевский помоложе, погабаритнее, если у него какие-то нюансы подточить, то он может ещё добавить.

— Как реагируете на то, что он потихоньку отбирает ваши рекорды в «Тампе»?
— Это здорово, что наш российский вратарь ставит рекорды. «Тампа», конечно, не относится к шестёрке команд с богатейшими традициями, но всё равно приятно, что он показывает такие результаты.

— За счёт чего сейчас русская вратарская школа на подъёме?
— Не обошлось и без таланта и целеустремленности ребят. На их пути попались хорошие тренеры. Сейчас довольно много российских вратарей за океаном играет, это говорит о том, что у нас тоже умеют тренировать.

— В России стали больше уделять внимание вратарям?
— Я думаю, что это одна из причин. Даже в детских школах теперь есть по два-три тренера вратарей, когда я начинал, ничего подобного не было. Естественно, когда уделяется персональное внимание вратарям, то будет результат.

— Вы не думаете, что вратари занимаются индивидуальным видом спорта?
— Это спорт в спорте. Вратарь должен обладать должен быть ещё более психологически устойчивый, чем другие игроки. Права на ошибку у него нет. Меня в детстве учили: если нападающий допустит ошибку, то его может подстраховать защитник, если защитник — то вратарь. Если голкипер напортачил, то будет гол.

— Вы сказали, что нынешние 16-летние могли бы 30 лет назад быть достаточно успешными. За счёт техники?
— Если взять машину времени и сейчас лучшего 16-летнего вратаря отправить назад, то рядом с ним никого бы не было. И техника, и форма другие. Это важные факторы.

— Если вспомнить те времена, то вратари стояли в основном, никто кроме Руа не садился.
— Третьяк садился! Я помню, что начал играть, потому что видел игру Третьяка, не особо помню, как именно он играл, но его фигура в хоккее у меня отпечаталась. Я хотел быть вратарём из-за него.

«Не ставил условий, что не буду играть в сборной, пока мне не вернут медаль»

— У вас был шанс зайти в Тройной золотой клуб. Не жалеете, что не ездили на чемпионаты мира?
— Что есть, то есть. Если посмотреть назад, то, наверное, в какой-то степени жалею, что ни разу не съездил на чемпионат мира. Но, если честно, когда играешь целый сезон и полностью выкладываешься, то сил остаётся очень мало. Это довольно большая психологическая нагрузка, и у меня не было особого желания и драйва дальше продолжать сезон. Уже хотелось отдохнуть. Приезжать в сборную и играть вполсилы я не хотел, это не совсем справедливо по отношению к игрокам, тренерам и болельщикам команды.

— Вас разве не приглашали на чемпионат мира в Санкт-Петербурге в 2000 году?
— Сейчас уже не помню, приглашали или нет.

— И слава богу, что не приехали!
— (Смеётся). Получается, что да.

— Говорили, что Хабибулин не будет играть в сборной, пока не вернут медаль, это правда? (Речь о золотой медали ОИ-1992, которую Хабибулину вручили только спустя 10 лет. – Прим. «Чемпионата»).
— Я не ставил таких условий. Слава Фетисов посчитал, что так будет правильно, договорились с Фазелем и вручили перед Олимпиадой в Солт-Лейке.

— Это не было камнем преткновения?
— Никогда.

— Если бы в штабе не было Фетисова, вы бы не приехали?
— Сложно сейчас сказать. Славу поставили тренером, он сам в течение сезона встречался со всеми кандидатами в сборную и создал комфортную атмосферу. Мне это очень понравилось.

— Перед Нагано было совсем не так?
— Совсем не было похоже.

— Вы тогда летали обычными рейсами?
— Точно помню, что на Кубок Мира летели регулярным рейсом, было несколько пересадок в Европе.

— А старые костюмы, после которых многие отказались играть?
— Тогда не только в хоккее бардак был. Пришёл Фетисов, многое поменялось в организации, сейчас всё на очень хорошем уровне.

— Вы почувствовали сейчас, какие кардинальные изменения произошли в сборной?
— Изменения, конечно, колоссальные. Сейчас всё подчинено одной цели, ведётся большая аналитическая работа, контролируется питание, физподготовке уделяется большое внимание. Всё на высшем уровне.

«До сих пор не понимаю, как получилось, что в матче с США было будто две разные игры»

— У вас хватает запоминающихся матчей в форме сборной, один из них – четвертьфинал с чехами на Олимпиаде-2002. Для вас это лучший матч в сборной?
— В сборной я не так часто появлялся, поэтому матчей этих не так уж и много. Думаю, я бы поставил тот матч в топ-3 за всю карьеру и по игре, и по значимости, и по результату.

— А какие ещё два?
— В мой второй сезон в НХЛ мы играли в Детройте, как раз там была наша Русская пятёрка. Мы проигрывали 1-3 в серии, и все уже нас списали, а мы приехали и обыграли их там, причём по броскам у «Детройта» было за 50, а у нас – 18 или 19.

— Вам Ягр что-то говорил после того легендарного матча с чехами? Они тогда чуть ли не плакали.
— Ягр ничего не говорил, чехи не особо насчёт этого матча общались. Со мной в «Тампе» играл Павел Кубина, он был в той сборной Чехии. Так, поддевал его иногда (улыбается).

— Он обижался?
— Нет. Понятно, что все играют за свою страну, но уже постфактум смеялись.

— О полуфинале со сборной США в Солт-Лейке что помните?
— Если честно, до сих пор не могу понять, как получилось, что в одном матче было как будто две разные игры. Первые два периода как будто играла одна команда, а потом других людей в эти майки одели, и была совершенно другая игра. Насчёт гола-фантома Сергея Самсонова… Я до сих пор не видел нормального повтора.

— Самсонов говорит, что гол был.
— Он там рядом был, а мне со своей стороны не особо было видно, куда что попало. Единственное, жалко, что не посмотрели видеоповтор, хотя возможность была. Видимо, судья посчитал, что гола не было.

— А третий матч в вашем топ-3?
— Седьмая игра финала Кубка Стэнли-2004 с «Калгари», когда мы выиграли при домашних трибунах такой почётный трофей. Работы в том матче у меня было немного, но игра настолько значимая, что такое не может забыться.

— Сколько раз вы пересматривали свои любимые матчи?
— Когда играл, частенько пересматривал. Если что-то не получается и нужны позитивные эмоции, включаешь, смотришь.

— А после карьеры смотрели?
— Один раз смотрел матч с чехами. Случайно «вылетел» мне в YouTube, я нажал и на два часа залип.

«Случай с тюрьмой напрочь отбил желание садиться за руль даже после глотка пива»

— Когда вы играли, ходило много разговоров о вашем непростом характере, принципиальности.
— Я не конфликтный человек, я люблю договариваться. Но если что-то не так, то держу позицию.

— Вы изменились после того, как закончили карьеру?
— Не думаю. Нормального человека слава и деньги не изменят.

— Известно, что вы покупали дорогие машины за 200-300 тысяч долларов… Вам не жалко, что вы тратили такие суммы?
— Если человек заработал сам, заработал своим трудом, умом, потом, он вправе распоряжаться деньгами так, как посчитает нужным. Здесь не может быть вопросов.

— Что за чёрный «Феррари» у вас был? На котором вас поймали.
— (Улыбается) Самый дешёвый «Феррари».

— Они дешёвыми не бывают.
— (Смеётся). Самый дешёвый из недешёвых «Феррари». «Феррари Калифорния». Нехороший был опыт с ней, но хороший урок.

— Ваш агент по России Юрий Николаев утверждал, что вы вообще ничего не пили.
— Это не совсем так, конечно. Там же всё просто: меня отвезли на экспертизу, взяли кровь — тут уже не отвертишься.

— В США вы месяц отсидели в тюрьме за вождение в нетрезвом виде, в России за это вас максимум лишили бы прав. Вы бы хотели, чтобы у нас были такие строгие законы?
— Если честно, всё это было неприятно. Я через многое прошёл за эти год-полтора. Это случилось в 2010 году, прошло девять лет, но всё равно люди об этом помнят. С другой стороны то, что произошло, это был определённый урок для меня, и это будто сверху мне сказали: «Давай-ка, пора тебе задуматься». Этот случай напрочь у меня отбил всё желание даже глоток пива делать перед тем, как садиться за руль. Если бы у нас были жёстче законы, я был бы только за.

— До 2010 года у вас шла голова кругом или что?
— Нет, просто в Северной Америке это считается нормально, когда ты выпил одно-два пива и сел за руль. Но это неправильно, на самом деле. Остановили за скорость, бог с ним. Но всё может хуже закончиться, можно попасть в аварию, можно покалечиться или не дай бог – кого-то покалечить, кто-то погибнет. Если бы меня спросили, я бы ужесточил наказание в России за вождение в нетрезвом виде.

— Что за условия в аризонской тюрьме?
— Типичный палаточный городок, тенты. Жара стояла, август месяц, 38 градусов ночью, никаких кондиционеров. Так что приятного мало.

— Но вы могли уходить на тренировки днём?
— Да, с понедельника по пятницу это можно было делать. Там не было сильно криминальных личностей, никаких уголовников, только обычные люди, кто не платил алименты или был пойман на вождении в нетрезвом виде. Все могли уходить на работу.

— У вас же там автографы даже брали?
— (Улыбается). Было такое, да.

— Как на этот случай отреагировал «Эдмонтон», за который вы только-только начали выступать?
— Обычно клубы НХЛ никак не реагируют, принимают сдержанную позицию. Пока нет решения суда, никто ничего не комментирует. Естественно, никому это не понравилось, но в то же время, я был частью команды, частью семьи, мои проблемы – это общие проблемы. Не было никакого предвзятого отношения со стороны тренеров, менеджеров, одноклубников. Все понимали, что это с каждым может случиться. Злорадства тоже не было.

— А если бы это случилось с вами в «Тампе» Джона Тортореллы? Он бы мог бурно отреагировать?
— Вот он бы мог. Торторелла очень импульсивный человек, хотя вне льда – очень добродушный. Когда дело касается команды, игры, то он бы мог отреагировать бурно, но потом бы остыл.

— Сергей Бобровский рассказывал, что у него доходило до словесных перепалок с Тортореллой. Вам приходилось кричать друг на друга?
— Я знаю, что Джон к этому нормально относится. Более того, мне иногда казалось, что он специально людей провоцирует, чтобы они ему какие-то гадости наговорили. Но я никогда не видел смысла что-то отвечать на такие нападки. Если он что-то говорил через прессу, это другое дело. Он частенько так делал. В таких случаях я соответственно тоже отвечал через репортёров, всё цивильно.

«Помню, однажды в Виннипеге ударило минус 71 мороза… По Цельсию»

— Когда появилось прозвище Стена Булина? Как к нему относитесь?
— Со второго сезона в «Виннипеге», наверное. Я нормально к этому отношусь – людям нравится, и это приятное прозвище.

— А футболки с надписью Bulin Wall ещё храните?
— Возможно, они где-то дома лежат, если ещё сохранились.

— Когда «Виннипег» переехал в штат Аризона, вы порадовались или были разочарованы?
— Я сначала расстроился. Всё-таки Виннипег – это Канада, хоккейный город. И вся атмосфера, болельщики, плей-офф, все в белых майках. Выходишь на игру и мурашки по коже. Вот как там относились к команде! И когда объявили, что «Джетс» уезжают из города, и это последний день, то люди плакали. Очень эмоциональный момент. Но потом команда переехала в Финикс. И когда начинаешь там жить, то понимаешь – когда у тебя зимой не минус 35, а плюс 25, то это не может не нравиться.

— Правда, что в Виннипеге построен целый город под землей – торговые центры, связанные коридорами?
— Это уже в моё время существовало. Ты мог выйти из гостиницы и спокойно пройти километра два под землёй. Или по стеклянным тоннелям над дорогой. Помню, однажды ударило минус 71 мороза…

— А по Цельсию?
— Это по Цельсию. Если не ошибаюсь, Виннипег – самый холодный город на Земле с населением от 500 тысяч человек.

«Даже если потерял деньги во время забастовки, я не отступился от своей позиции»

— Немного про забастовку. Вы хотели четыре миллиона долларов в год, клуб предлагал три. В итоге вы пропустили два сезона – и, по сути, потеряли шесть. Так?
— Не скажу, что потерял шесть, потому что в «Тампе» я подписал более выгодный контракт. Что ни делается, всё к лучшему. Это о деньгах. Кроме того, меня поменяли в «Лайтнинг», и там я выиграл Кубок Стэнли. А потом подписал ещё больше контракт. Если бы я остался в «Финиксе», кто знает, что было бы там?

Не вижу смысла смотреть на тему под таким углом. Даже если какие-то деньги были потеряны, я не отступился от своей позиции. Во что я верил, то и доказал.

— Вы на чей контракт ориентировались?
— В то время в «Анахайме» выступал Ги Эбер. И ещё кто-то второй. Ориентир был и по статистике, и по тому, что происходило в клубе. Но менеджер так не считал.

— Вы за два года забастовки были близки к тому, чтобы плюнуть и согласиться на условия клуба? Потому что устали быть вне хоккея.
— Нет, а какой смысл? Если в чём-то сомневаешься, то зачем было это затевать?

— Агент не предлагал пойти на уступки?
— Как раз нет. У нас с агентом было полное понимание, что мы делаем. И это была наша мини-команда. Если игрок не поддерживает то, что предлагает агент, и наоборот, то никакого результата не будет.

— Интересно было играть в Интернациональной хоккейной лиге?
— У меня ведь вообще никакого хоккея не было. Я приехал, потому что понимал, что надо играть. И верил, что, может быть, к дедлайну меня куда-то поменяют. Нужно было держать форму.

Но обмена не случилось, и я спокойно доиграл сезон в ИХЛ. Не жалею, что туда поехал. Уровень хоккея там был в принципе довольно хорошим.

— У вас не было опасения за карьеру после обмена в «Тампу», которая не была тогда топ-клубом?
— Особо не было. Мой агент немного знал менеджера – и обрисовал его как человека, немного разбирающегося в хоккее. Судя по составу, команда была довольно молодая. Было куда расти. И в то время я уже хотел где-то играть, приносить пользу.

— Чьи бёдра объёмнее: ваши или Сан-Луи?
— Никогда не измерял. Он сам очень небольшой, но ноги у него действительно огромные, он с их помощью и достиг всего.

— Он известен как лидер, часто пихал партнёрам в раздевалке?
— Он постоянно говорил. В НХЛ не принято пихать партнёрам в раздевалке. В игре происходит многое, но в раздевалке никто не выговаривает за ошибки. Больше произносят общих фраз, но все понимают.

— Сан-Луи в команде называли Мышью? В прессе его называли Могучая Мышь.
— Не помню, чтобы его так называли в раздевалке. Может, только в письменном виде.

– Представьте, что вы генеральный менеджер, и у вас есть возможность выбрать Сан-Луи, Лекавалье и Ричардса. В каком порядке вы их возьмёте?
– Наверное, Сан-Луи я бы взял под первым номером. Во-первых, он классный игрок. Во-вторых, способен завести команду своими действиями на льду: настоящий лидер, который ведёт за собой игроков. Вторым бы взял Лекавалье, он в любой момент мог сделать что-то неординарное, и при этом он довольно рослый – такой игрок нужен. Ну и Ричардс – умный и рассудительный игрок.

— Расскажите про Викторию Азаренко. Вы её в 14 лет привезли к себе домой в Штаты, оплачивали её тренировки. Вы тогда верили, что она станет топ-теннисисткой, которая будет выигрывать турниры Большого шлема?
— Во-первых, этим занималась моя жена, я ведь в теннисе не особо разбираюсь. Во-вторых, мы посмотрели со всех углов. У меня дочь занималась теннисом. И мы подумали: было бы неплохо, чтобы они вместе росли. Тем более в то время Азаренко входила в топ-5 юниоров мира. И она жила у нас с 15 до 19 лет. Юниорский теннис, потом — вперемешку со взрослым. И постепенно дошла до первого номера.

— Вы сейчас продолжаете общаться?
— Мы давно не общались, если честно. Она повзрослела, потерялись связи. Но я периодически слежу, что там происходит. Не так часто она играет, как раньше. Результаты не такие хорошие. Но иногда за ней смотрю.

— Может, Виктория вас финансово отблагодарила? Вы так много для неё сделали. Может, «Феррари» вам подарила?
— Нет, ничего не дарила. И не нужно было. Об этом речи не шло. Никто ничего не ждал друг от друга. Так сразу было сказано.

«На любой рейс садились, как на последний – всё трясётся, полки отваливаются»

— Насколько было интересное приключение – игра в Казани во время локаута? Могла ли та команда выиграть титул?
— У нас был именно набор игроков, но команды не было и ничего не получилось. Думаю, потому что командой руководил неправильный человек.

— Плохой тренер?
— Я не говорю, что Билялетдинов плохой тренер. Ему нужны определённые игроки. Как мне показалось, он просто не понял, что делать с таким количеством звёзд.

— Может, Россия была не готова к таким звёздным командам?
— У многих был культурный шок. К Казани вопросов особо не было – мы жили в классной гостинице «Мираж», хорошая раздевалка. Другое дело, когда едешь в другие города. Я нормально всё воспринимал, но для кого-то это было шоком.

— А правда, что Каспарайтису зарплату выдавали наличкой и он уносил деньги в шапке?
— Нет, у нас уже карточки тогда были. У меня проблем с получением зарплаты на карту не было.

— С Павлом Дацюком общаетесь?
— Я не слишком хорошо его знаю. Он был ещё слишком молод, когда я уезжал, мы немного пересекались с ним в НХЛ, и когда он играл в Санкт-Петербурге.

— Среди российских хоккеистов у вас есть друзья?
— Был Игорь Королёв, мой самый близкий друг. Много людей, с которыми хорошо общаемся, но друзей немного.

— Как пришла идея привезти Кубок Стэнли в Минск?
— В Екатеринбург привозил Дацюк раньше, мне позвонил министр внутренних дел Беларуси, который курировал федерацию и сказал, что было бы неплохо привезти кубок.

— Вы в хороших отношениях с Александром Лукашенко?
— Я несколько раз катался с командой президента, но никогда специально не пропускал. Только когда он сам забивал, но моментов у него всегда много было.

– Вы упомянули Игоря Королева. О чём подумали первым делом, когда случилась трагедия? (Королёв входил в тренерский штаб «Локомотива», который разбился в авиакатастрофе в 2011 году. – Прим. «Чемпионата»).
– Сначала долго не мог поверить в это. Потом посмотрел новости – поверил. Не знаю, что тут сказать…

– В «Ак Барсе» Ричардс говорил, что они летали на разваленном «кукурузнике». Не страшно было?
– Немного. Было впечатления, что самолёты трещат по швам.

– Какой был самый ужасный рейс в локаутный год?
– На любой рейс садились, как на последний… Летишь, всё трясётся, полки отваливаются.

– О чём вы мечтаете сейчас и глобально?
– На данный момент хочу сделать так, чтобы у нас было много хороших вратарей, которые бы конкурировали между собой и помогали сборной России.

– А глобально? Например, Хара поднимался на Килиманджаро.
– На Эверест, конечно, было бы прикольно залезть, но я понимаю, что это не каждому дано. Нужна сумасшедшая подготовка.