«…Но ведь хреново уже конкретно, плюс шанс заболеть, если не придёт спасение, а транспорта, да и вообще людей нигде так и не видно! Только холодная, терзаемая обильными зимними осадками белая пустыня, редкие придорожные фонари, излучающие призрачный свет, да свист пурги, что усиливается с каждой минутой… Страх упасть и пропасть, вот так, нелепо, где-то посреди стихии, в далёкой четвёртой зоне – 40 копеек от Москвы – стал до тошноты осязаем...».
«Чемпионат» продолжает уникальный в современной российской журналистике эксперимент: призёр двух Олимпиад и экс-рекордсмен мира Дмитрий Волков в режиме онлайн пишет для нас книгу о своей жизни в плавании и плавании в своей жизни, названную Мистер Swimy, а мы её публикуем по мере готовности отдельных частей.
После этой главы вы поймёте, что из-под пера Волкова выходят уже не просто пусть и авторские, но спортивно-журналистские тексты, а полноценное художественное повествование – с отсылками к вселенной Фенимора Купера, Марка Твена и кинофильма «Выживший» с Леонардо ди Каприо.
Именно поэтому мы не стали – как изначально хотели – дробить присланный нам огромный текст на несколько частей и публиковать с перерывами. Рука не поднялась. Это литература. Её надо читать одним махом. Взболтать, но не смешивать.
Итак, в очередной главе книги Дмитрия Волкова – история о том, как лирический герой убежал с тренировочного сбора и едва выжил в подмосковном лесу.
Дмитрий Волков
Фото: Из личного архива Дмитрия Волкова
Часть 1. Жизнь в лесу
День прошёл на последнем дыхании. Две тренировки на воде и две – в зале. Плюс тест на ненавидимые мной три тысячи кролем с улучшением каждой последующей тысячи. Наша бригада торчала на «Озере Круглом» почти круглый год. Редкие выезды на соревнования и сборы – не в счёт. Казалось, что жизнь остановилась. Каждый день был похож на предыдущий, не спасало даже 10-рублёвое питание, включавшее в себя и фрукты круглый год, и даже чёрную икру.
Но тренеру нравилось это место. Родина отметила его за выдающиеся профессиональные достижения и сделала москвичом. А до базы от столицы рукой подать. Лично моя дорога домой в Измайлово занимала всего часа два с половиной, из которых 40 минут автобус от следующей — «Круглое озеро» — после «Рыбаков» остановки, да 50 минут электричка с пунктом подачи поезда в четвёртой зоне. Прибавим к этому метрополитен, трамвай – это уже в столице – вот и набегало. Ах да, ещё девять с половиной минут бодрого шага от шлагбаума базы до остановки автобуса.
Практиковал я такие броски каждую неделю, на выходные. В сторону базы ехалось, как правило, с чувством глубокой тоски и неизбежной боли, ну а домой, как водится, летел, подгребая плавниками, с жаждою хоть ненадолго побыть человеком. Даже в такой день, как этот, серый, по-декабрьски короткий и снежный, я уже предвкушал прелесть скорого путешествия восвояси.
Казалось, что жизнь остановилась. Каждый день был похож на предыдущий, не спасало даже десятирублёвое питание, включавшее в себя и фрукты круглый год, и даже чёрную икру.
Я стерпел всё, впрочем, как и обычно, помимо каторжной работы: подколы, шуточки тренера с его одесским колоритом о моём «хочу, но не могу», о моём «я же стараюсь», обо мне в целом и в частностях (например, о моих ягодицах).
На вечерней, перед водой, мы прыгали из глубокого приседа, а он, лёжа на матах нога за ногу и глядя на меня сзади, неожиданно громко и издевательски изрёк: «Волков, ну и жопа у тебя!». Гулким эхом под кряхтение занимающихся товарищей фраза смачно повисла в воздухе, застав меня врасплох во время очередного прыжка. А вокруг ребята, среди которых десяток девочек мал-мала-меньше, мгновенно превратившихся в одно большое ухо. Меня бросает в жар, ведь я понимаю, что мускулюс глятэус максимус – то есть большие ягодичные мышцы — у меня действительно несколько гипертрофированы, поэтому нахожу, как мне кажется, достойный ответ и, сгорая от стыда, пытаюсь оправдаться: «Борис Дмитриевич, это просто мышцы такие!». Зенов парирует молниеносно, после чего тренировка на несколько минут прекращается в связи с приступом истерического хохота у всех присутствующих: «Ага! Хорошие мышцы… говно выжимать!».
Так вот, тренировка, скорый ужин и объяснения моей человеческой ценности позади. Белыми, размокшими от долгих часов в воде руками, я набиваю вещами большую, обменённую в ФРГ на бутылку водки коричневую сумку с надписью ADIDAS на боку. Тороплюсь. Каждая лишняя минута на базе – пытка. Домой! Скорее-скорее! К мамочке и папочке! К любимой бабушке и старшему брату Макуленьке, собаке Лесе и коту Тузику, к ним – моей дорогой семье! Измайловское шоссе, дом 47, квартира 59!
Я почти закончил сборы, вещи упакованы, мне остаётся лишь прицепить к себе обувь для марш-броска. Как вдруг дверь номера 321, в котором я суетился к отбытию, распахнулась и на её пороге нарисовался мрачный Боб – так звал Зенова Вайцеховский: «Поедешь завтра. Поспишь, позавтракаешь и поедешь». «А можно сегодня?» — мне стало мучительно жаль себя – ещё целую ночь здесь, в этой опостылевшей казёнщине! Зенов посылает подальше: «Иди ты в жопу! Повторяю для тупых: завтра — значит завтра. Ты меня понял?».
Я промолчал, врать не хотелось. А вокруг зима. Снег валил без остановки уже третий день. Мир сгущался. Земля отвернулась от солнца и накрылась ранней зимней мглой. Плотные, белые заряды бомбили дома, леса, поля и огороды советских граждан. Дороги в Москве и Подмосковье были запечатаны сугробами, которые жалкие коммунальные службы совка смогли в тот вечер убрать лишь частично. Скоро выяснится, что этого-то я и не учёл…
Дмитрий Волков
Фото: Из личного архива Дмитрия Волкова
Часть 2. На волю!
Зенов развернулся и вышел, а я почувствовал тошноту бессилия – отвратительное чувство – и рухнул на своё хронически разобранное спальное место. Одиночество и грусть обволокли меня своей гадкой паутиной, но, к счастью, лишь ненадолго парализовав волю. Через дверь были слышны удаляющиеся шаги мэтра. Бесшумно давлю гадкий росток отчаяния: «Эх, ёлки-моталки, Круглое, ведь, не замок Иф! Блин! Ничего-ничего! Посмотрим, чья возьмёт!». В голове закрутилась песенка колобка: «Я от дедушки ушёл, я от бабушки ушёл, а от тебя, Зенов, и подавно …», — частенько я слышу музыку в голове, это, как бы поточнее выразиться, развлекает.
Вместе со словами популярного в народе героя почувствовал и прилив сил. План созрел мгновенно с вернувшимся воодушевлением. Пропущенный в 20:40 транспорт не последняя лошадь! После 10:30 отбой, дежурная должна покинуть свой пост, а команда накануне ещё рассеялась по бескрайней родине, поэтому я запросто мог слинять вариантом инкогнито. А утром никто и проверять не будет. Итак, последний на дню автобус известного поколениям пловцов и гимнастов маршрута № 23 в сторону уездной Лобни уходит с остановки «Озеро Круглое» в 23:20. У меня уйма времени, чтобы успеть на рейс. Взглянув на часы, понимаю, что можно покемарить, и ставлю будильник на 22:30…
Заснуть так и не получилось. Как ни жмурился. Возбуждение не покидало. Я вытащил из сумки Жюля Верна с надписью на обложке «Библиотека приключений», вник в коллизию господина Монте-Кристо и выбрался из неё ровно за полчаса до 11. Влез в мечту любого франта эпохи застоя – кожаные, утеплённые шерстью сапоги от фирмы Salamander из братской ГДР, мы почему-то называли их «бахилами», упаковался в нелепую шубу из синтетического меха — о, мода 80-х! — подаренную родителями для борьбы с морозами, подхватил с пола уже собранный баул с вещами – килограммов 30 – вновь всунул в брешь между скомканными шмотками книжку и, чтобы не привлекать внимание, тихо-тихо, прикрыв за собой дверь, выскользнул из номера. Прокравшись по коридору, спустился на первый этаж вымершей гостиницы и, не выходя в административный холл, прислушался. Там, на одной из стен, красовался список олимпийских чемпионов московских Игр по плаванию и гимнастике – долгие годы гимнасты оставались нашими сокамерниками, разделяя участь членов одной из родственных сборных, большую часть сезона квартировавших на Круглом.
Услышав звук телевизора, осторожно выглядываю за угол. Рядом с выходом, где обычно оформлялись анкеты для проживания постояльцев, располагалось несколько кресел, диван и небольшой журнальный столик. В этом благоговейном уюте, на диване, развалившись, как у себя дома, скрестив ноги в своих пахучих носках, подложив одну руку под голову, а другой почёсывая себе живот, возлегал Зенов.
Ещё раз выглядываю в холл, чтобы убедиться в неизменности ситуации у выхода. Вдруг, спасительным озарением, мысль: «Общественный туалет на первом этаже! Если он не закрыт, шанс остаётся!».
По телеку крутили вечерний сеанс, и Борис Дмитриевич, видимо, решил совместить приятное с полезным: позиция на стрёме была максимально эффективной, никто не мог войти или выйти из гостиницы, оставшись незамеченным, а ему, чтобы сечь поляну, не надо было даже вставать со своей лежанки.
Я сделал пару шагов назад, спрятался под лестницей и начал лихорадочно соображать: «Ничего, время ещё есть, может быть он сейчас уйдёт, подожду… Так-так-так, фильм начался сразу после программы «Время», то есть в 21:40, значит, закончится он не раньше 23:20, то есть слишком поздно для того, чтобы успеть на автобус. Эх, Жуля мог бы помочь, но он отправился к бабе Любе на массаж и, похоже, сегодня уже не станет рвать когти». Перед глазами пронеслась недавняя картина в трёх актах о том, как в похожей ситуации Роберт проявил находчивость, сохранив спортивную честь и зарплату члена сборной. Номер, в котором он обитал с Махмудом (Сергей Заболотнов, призёр чемпионата мира и Олимпийских игр. – Прим. авт.), располагался на третьем этаже, а одно из его окон находилось рядом с пожарной лестницей. И вот однажды, на заре нового тренировочного дня, Зенов стучится в номер Жули. Тот должен был приехать ещё с вечера, чтобы дисциплинированно переночевать на базе. В ответ тишина. Шесть утра, Зенов понимает, что если бы он пришёл сюда позже, то не застал бы уже момент, когда его любимый ученик припрётся из Москвы с очередной, как ему справедливо кажется, гулянки. Борис Дмитриевич не мудрствует лукаво, садится на пол, прислонившись спиной к жулиной двери, и в предвкушении скорой расправы ждёт птичку у входа в её клетку.
Но недаром о Роберте ходили легенды как о неуязвимом Зорро. Встав «штыком» спозаранку и доехав на такси до базы, он, пробравшись к гостинице лесом, в семь утра поднялся на третий этаж по той самой пожарной лестнице и проник через предусмотрительно незакрытое на щеколду окно в свою комнату. Когда перед завтраком он вышел из номера, задремавший Зенов чуть не свалился на пол, лишившись опоры открывающейся двери. «О! Борис Дмитриевич! Доброе утро! — с неподражаемым обаянием и литовским акцентом Жуля не даёт Зенову опомниться, заставляя реагировать на святую простоту. — А что вы здесь делаете?». Роберт делает бровки домиком, губы бантиком, а пальчики, сигнализируя недоумение, веером. «Но! Ты!!! Откуда?!!! Почему же ты, гад (Зенов произносил звук «г», мягко, с одесским акцентом), не отвечал, когда я стучал?» — тренер отгоняет дрёму, решительно врывается в номер и мечется из комнаты в комнату — там как всегда незастланная постель, разбросанные вещи, в общем, всё как обычно. «Как почему? — Жуля следует за воспитателем по пятам, у него на устах не увядает обезоруживающая наивностью улыбка большого ребёнка. — Я же спал!».
Да, из номера моих уважаемых корифеев можно было бы сигануть! Но Махмуд, наверное, уже в Ташкенте ест сушёные дыни и пьёт домашнее вино, а Роберт на массаже (мне у бабы Любы лучше не светиться, может стукануть). Стрелки командирского «Полёта», подаренного на 16-летие, на моей руке приближались к отметке последнего часа суток. Что делать? Ещё раз выглядываю в холл, чтобы убедиться в неизменности ситуации у выхода. Вдруг, спасительным озарением, мысль: «Общественный туалет на первом этаже! Если он не закрыт, шанс остаётся!». Хватаю сумку и бегу в сторону столовой, там справа по коридору служебный сортир, дёргаю дверь – открыто! Окно, последнее препятствие, оказывается опечатанным на зиму, но я поднимаю шпингалет, толкаю раму, с хрустом отрывающихся наклеек она поддаётся, и вот мне в ноздри бьёт морозный воздух Подмосковья. Делаю глубокий вдох и глотая тающие во рту, словно нежное мороженое, хлопья снега, кружащиеся вихрями в тёмном пространстве воли, перелезаю последний барьер – путь к свободе открыт!
Дмитрий Волков
Фото: Из личного архива Дмитрия Волкова
Часть 3. Марафон
Свобода! Воображение каждого из нас может нарисовать соответствующую этому понятию картинку в зависимости от любых, самых взыскательных предпочтений. Что я знал тогда о ней? Видимо, не больше, чем Сервантес, писавший в тюремных застенках своего «Дон Кихота». Попав на свежий воздух, я чуть не задохнулся радостью бытия и под весёлый мотив ещё звучавшего во мне колобка покатился знакомой дорогой в сторону озера. Сумка, шуба и сапоги добавляли мне зимней, устойчивой основательности, но лишали маневренности, и я, лавируя в проглатывающих ноги сугробах, время от времени поглядывая на хронограф, засеменил к остановке.
Искрящиеся позолотой снежинки в свете жёлтых поселковых фонарей добавляли романтизма — я был почти счастлив. Полному кайфу мешал ветер, пробивавший наружность колючками замороженной воды, холод да тяжесть поклажи. Подношу руку к глазам: стрелки часов улыбаются 10 минутами форы — всё, думаю, дело в шляпе, и перехожу на спокойный шаг. Дело в том, что автобус до Лобни должен был проехать в любой момент в направлении конечной, что означало ещё минимум пять минут ожидания под козырьком остановки моего пешего следования. И вот иду я себе, иду, расшвыриваю сугробы перед собой, как атомный ледокол «Ленин», а снег завалил проезжую трассу по колено, как вдруг вижу автобус. Многострадальный ЛИАЗ. Я даже обрадовался поначалу, думаю, отлично, ещё пять минут, пока он туда-сюда отмотает, и я в дамках.
А он, подлец, решив не рисковать на краю обитаемой вселенной, чтобы не вляпаться в снежный плен, разворачивается на моих глазах около озера – задняя-передняя-задняя и снова передняя – и с несварением разбавленной соляры в тарахтящем дизеле укатывает прочь, в мир людей. Конечно, я припустил за ним, ускорился на задержке дыхания – мне ведь оставалось до него всего метров 100, но безупречное мастерство водителя, выполнившего свой коварный манёвр, просто не оставило шансов: когда я выбежал на тракт, огоньки габаритов издевательски маячили уже метрах в 50.
Да, облом. Но ничего-ничего! Я даже и не размышлял особо. Нет, прикинул, конечно: туда или сюда. То есть возвращаться на базу или нет. Но там Зенов у телевизора, на входе. Да и вообще! Выкашляв душную соплю из саднившего от ускорения горла, я безжалостно придушил инстинкт самосохранения, чтобы, восстановив ЧСС, решительно двинуть вперёд, к счастью бытия, в метель, в неизвестность.
«Значит так, — отважно думаю я, — до «Рыбаков», это пару км, далее «Озерецкое», это ещё полтора, а там, глядишь, кого-нибудь на большаке и словлю». Представить себе, что придётся переться 18 верст до уездной столицы местных работяг, поселка городского типа Лобня, я, конечно, не мог. Перекинув пожитки через плечо и подбадривая себя внутриутробной (исполняемой про себя) музыкой, на этот раз звучавшей в голове голосом слушаемого мной в те времена Аркаши Северного — «…поеду я в город Анапу, куплю себе чёрную шляпу, и там я всю жизнь пролежу на солёном как вобла пляжу…» — продолжаю свой отчаянный путь.
Но вот «Рыбаки» остались давно позади, — честно не ожидал, что дойдя до следующего этапа трассы, не встречу ни одного живого человека. Ни людей, ни машин. Странно, думаю я. Вот и «Озерецкое» пройдено, а дальше-то вообще будет тайга-тайга. Дела! Я будто проваливаюсь в черную дыру: снег и тьма сделали все вокруг непрозрачным, выдавив, из окружающего мира даже воздух и, по-видимому, всех живых существ, кроме меня. Выйдя на большую дорогу, ведущую одним своим концом влево, куда-то в неведанный Дмитров, а другим — вправо — упираясь аж в самую Москву, я безрадостно продолжаю удивляться: «Не может быть, — это мысли мои, — не может быть, чтобы такое могло случиться со мной. Мираж». На подгибающихся от слабости ногах, я стою среди леса, на заметаемом сугробами перекрестке и готовлюсь заплакать — даже сморщил для этого лоб.
Сдержался в последний момент. Но ведь хреново-то уже конкретно, плюс шанс заболеть, если не придет спасение, а транспорта, да и вообще человеческих существ нигде не видно! Только холодная, терзаемая обильными зимними осадками белая пустыня, редкие придорожные фонари, излучающие призрачный свет, да свист пурги, что усиливается с каждой минутой. Похоже, я действительно, как и предрекал тренер, оказался в жопе…
Вдруг Аркадий Северный замолчал. Он исполнил все свои знаменитые отрывки, что я знал наизусть, потом подышал в микрофон ещё малость и замолчал. Наступила тишина. Только я и снег. Ветер стих, и лишь снег белой ватой, снежинками величиной с кулак, с лёгким волшебным шуршанием продолжал валить с небес. «Красота! — невольно вырывается у меня, — ну да ладно. А дальше? Дальше-то что? Ждать и стоять? Нет, — отвечаю. — Идти к кому-нибудь в частный дом? — Тоже нет, — говорит внутренний голос. – В самом деле, не пропадать же!» — приказал я себе наконец и после короткого замешательства, оторвавшись от созерцания прелести мироздания, взял руки в ноги и побежал. Дело в том, что я начал чувствовать лёгкое обморожение членов, да и последняя электричка всего через полтора часа должна была нарисоваться, протащив через разбушевавшуюся стихию свой состав из Дмитрова в сторону столицы.
…Итак, я бегу. Бегу. Левой-правой. Раз-два. Без песен, только раз и два. Просто и ритмично вдыхаю, и выдыхаю. Отсмаркиваюсь, отплёвываюсь от биологических жидкостей, вскипающих в моём, разогреваемом интенсивной работой, теле. Слушаю, как хрипят усилием качающие морозный воздух лёгкие, чувствую, как немеют от холода иссеченное метелью лицо, а также утопающие в снегу и молочной кислоте ноги, и бегу. Я бегу уже час. Не ожидал. Правда. Я ещё хвалил себя недавно. Вот, мол, эдакий я крепкий орешек, не взять меня ничем. Как колобка… дурака. И что мне было не остаться? Лежал бы сейчас в кроватке и глядел бы сон про Анапский пляж. Теперь же я, истекший десятью потами, мокрый как мышь изнутри и заледеневший снаружи, весь залепленный снегом и с онемевшими от долгого бега ногами, среди дремучей чащи выживаю в трёх км от поворота на Лобню.
Часть 4. Это конец… А где же…?
Пару раз, пробегая мимо обесцвеченных пятиэтажных хрущоб, заселённых местными энтузиастами жизни в глуши, я грелся в мрачных рабочих подъездах, отдыхая там минут по пять. Остальное время работал на износ, бежал на пульсе 27-28 ЧСС за 10 секунд. Профессиональный спортсмен разбирается в напряжении и может варьировать нагрузку, не глядя на секундомер. А мне и глядеть-то было уже незачем, электричка уходила со станции через 15 минут, и если я на неё не успею, то в лучшем случае буду ночевать на вокзале. А в худшем… об этом и думать не хотелось.
Плохо, что отказывали ноги. Их я уже не чувствовал. Они подгибались, если я не попадал куда надо, то есть не ставил их точно под себя. Это было похоже на агонию. Мои поползновения продолжения бега напоминали судороги зомби: наклонив туловище вперёд и перебирая в конец одеревеневшими конечностями, я продолжал борьбу с силами гравитации и, кажется, начинал им уступать.
Возможно, я дал слабину. Раскис. Отчаяние пронзило жалом мой главный слезоточивый орган и непрошенная влага, искажая зловещую реальность, застыла ранящими кристаллами на щеках. Мне уже давно перестало быть смешно. Если бы меня в этот момент спросили: «А есть ли жизнь на Земле?» — не знаю, что бы я ответил. Я ковылял по заброшенной человечеством дороге в полной безнадёге и реальном ужасе от угасания своих, не рассчитанных на этот опрометчивый экстрим, сил.
Вдруг, отбросив длинные тени, за моей спиной вспыхнули пятна фар какого-то запоздалого экипажа. Я повернулся к спасительному свету и по привычным правилам дорожного движения отошёл к обочине. Не в силах поверить своему счастью, сделав усилие пока ещё функционирующей дельтой, поднимаю руку в призыве частного извоза. Но с ясностью лежащего на плахе, наблюдающего за движением топора палача к своей шее, вижу, как пугливая «копейка» — «Жигули» первой модели — с юзом на рыхлой поверхности шоссе пару раз вильнув в завалах, объезжает мой заиндевевший пост и, истерично пукая пробитым глушаком, уносится в ночь. Первая машина за два часа пути – и я ее пропустил! Это провал. Я кусал себе губы, чтобы хоть как-то почувствовать тело, ставшее словно чужим. Последняя калория, запасённая с помощью пюрешечки, тёплой котлетки и дежурного компота из сухофруктов давно прогорели в топке моего, требующего энергии организма, и я уже начал предвкушать скорое наступление гликолитической комы. Страх упасть и пропасть, вот так, нелепо, где-то посреди стихии, в далёкой четвёртой зоне – 40 копеек от Москвы — стал до тошноты осязаем.
Кажется, я уже начинал выть, когда за моей спиной вновь загорелся свет. Я обернулся на него как охотник, готовый прыгнуть даже в пропасть за своей жертвой. Я выполз на середину дороги и преградил собой путь движущемуся средству. «Волга» ГАЗ 24 серого цвета, или чего-то похожего на этот безрадостный колор, летела на меня и, кажется, не собиралась тормозить. «Врёшь, не возьмёшь!», – подумал я и ринулся навстречу гордости советского автопрома. Может, я бы и смог увернуться, начни она меня давить, но желания отпрыгивать в сторону у меня не было. Я только выставил руки вперёд, готовясь встретить удар и широко раскрыл глаза, чтобы увидеть, как всё это произошло.
Свет фар ослепил на мгновение, и я подумал словами анекдотического Штирлица: «Это конец, а где же пистолет?» Затем приступил к запоздалому анализу: «Может, надо было всё же отпрыгнуть?» Как она смогла затормозить, я даже не понял. Машина вильнула несколько раз в разные стороны, я видел такое во французских комедиях, и упёрлась мне в живот. С первого дубля. Сделав пару шагов к двери авто и дёрнув за поддавшуюся ручку, вижу в салоне съёжившегося в испуганный комочек шофера, прижавшегося к рулю и затравленно глядящего на меня словно на Робин Гуда в Шервудском лесу.
Дмитрий Волков
Фото: Из личного архива Дмитрия Волкова
Понимаю, мозг работает автоматом: «Произвожу нехорошее впечатление». Но худшего не случилось, по крайней мере он не послал меня куда подальше и не выстрелил деревенским самострелом чем-нибудь наповал. Я страдальчески гримасничаю, ловлю его, с опаской ожидающего следующего акта действия, взгляд и в призыве хоть как-то меня поддержать взываю к состраданию: «Прошу вас, дорогой мой товарищ, не оставьте меня здесь! Заберите, меня, пожалуйста, отсюда! Я иду уже со вчерашнего дня и больше уже не могу-у-у!». Пару раз для пущей достоверности втягиваю сопли носом и отмораживаю самую жалостливую мину, на которую был способен. «Садитесь», — услышал я тихий и почему-то очень хриплый голос водилы, вижу его промелькнувшее в бровях облегчение и без лишних раздумий залезаю в спасительный экипаж…
Я добрался до своего Измайловского шоссе часа в три ночи. Вполне удачно. Тот дядька на «Волге» даже денег с меня не взял. Общественный транспорт уже давно не ходил, и у Савёловского вокзала, куда меня доставил последний, ночной поезд, за красный советский червонец я нанял таксовавшего бомбилу. Дома встречали сонные, растревоженные мной родичи и брат: «Что да как?» — волновались они и озабоченно охали, а я, прихлёбывая из кружки горячий чай и закусывая его бесконечно вкусным бутером, что в момент сварганила мамуля, отвечал им, не стесняясь в выражениях и даже немного приукрашивая трагикомическую реальность для пущей занимательности.
Плохо, что отказывали ноги. Их я уже не чувствовал. Они подгибались, если я не попадал куда надо, то есть не ставил их точно под себя. Это было похоже на агонию.
Все смеялись и цокали языками. Потом был остаток ночи, доброе утро, короткий день, а потом снова здорово и как обычно – бросок к вокзалу, а там лесом, лесом…
Часть 5. Послесловие
Прошло 35 лет. Не без нетерпеливого удовольствия я работаю. Пишу для российского телевидения очередной сценарий – как это прекрасно! Чтобы, возможно, его в который раз завернули с комментарием: «Всё великолепно, не бросайте писать, но сейчас у нас нет денег. Знаете, а приходите-ка весной». Сквозь молчаливое свечение экрана, резанув слух приятной мелодией, в мой дом врывается сигнал международной шпионской связи Skype. На проводе Зенов. Тот самый.
— Здорово, Димон! — Борис Дмитриевич сейчас, и уже лет 25 как, живёт в Австрии, мы иногда перезваниваемся. — Как жизнь?
Зенов любит узнавать последние новости и неплохо разбирается в инете, а мне нравиться доставлять ему радость общением.
— Да, вроде, всё неплохо, даже, скорее, хорошо, спасибо вам, дорогой мой! Ну и нашей родной федерации тоже! – я люблю подтрунивать над друзьями, правда они, бывает, мой юмор не понимают.
— Димон, ну что там Сальников, всё умничает?
Борис Дмитриевич – фанат. Он тренер и спортсмен до глубины души, и даже сейчас, после третьего инфаркта, перестав колесить на велике по 60 км ежедневно, что делал ещё недавно, выглядит огурцом и мечтает быть полезен в России. Да всё не складывается, блин, у него с ангажементом на родине. Хотя мозг ему господа-товарищи наши припудрили будь здоров! Обнадёживают и «ставят под фонарь» без тени смущения. Может, просто для того, чтобы выстоял и прозрел? А может и скорее всего — безразличие. Искушают, засранцы, «профессора брасса». Поэтому разговор, как ни крути, выливается в близких. Я «отъезжаю» от острых углов, чтоб не было хуже. Никого не хочу ругать, только шучу:
— Да нет, Борис Дмитриевич, щёки надувает, это, конечно, да, но это ему и по статусу положено, — я продолжаю хохмить, — а умничать ему, вроде как, и не с руки сейчас, завалили критикой бедолагу.
— А какой парень был…
Мы ненадолго замолкаем. Упрёки соскребают мясо с души по-живому и рефлекторно вызывают ощущение собственной вины. Продолжив разговор и последовательно перемещаясь в иные воды, мой некогда суровый учитель, по-прежнему весёлый и саркастичный, заливает мне в уши события последних дней, говорим о его учениках и о моих друзьях: Роберте, Лине, Марине. Точнее – Маринах, конечно. И о многих других, кого вместе любим, вспоминаем. «Перетираем» о том, о сём, о думах и былом, о тех, кто уж далече…
Постепенно перебираемся к окраинам общей памяти и вдруг на периферии разума возникает образ того самого, снежного дня и побега, ставшего темой сегодняшнего рассказа. Похохатывая, я последовательно излагаю Зенову сюжет и честно, без обиняков выдаю правду о старинном обмане.
Борис Дмитриевич затихает. А потом с неожиданной обидой вспыхивает: «Вот ты гад! А я-то думал, что ты остался ночевать…».
Дмитрий Волков
Фото: Из личного архива Дмитрия Волкова